Послевоенный Грозный видел много слез. Но что-то в этих двоих было такое, что даже суровые мужчины оглядывались. Мужчин, впрочем, было немного. Как и везде по стране. Зато вот таких плачущих женщин встречалось немало в разных уголках Союза.
Эти плакали вдвоем. Молодая еще, сохранившая остатки благородной красоты женщина, и маленькая, худенькая – в чем душа держалась – девчушка. Они шли по улице, о чем-то тихо переговаривались, и видно было, что разговор это тяжел для обоих.
- Что у вас случилось, почему вы плачете? – седая женщина смотрела без любопытства. Видела – печаль.
- Да вот, Лида-то моя… - слова давались тяжело, но так хотелось хоть кому-то пожаловаться! – В музыкальную школу ее приняли. А мы сами-то в Шалях живем. Как я теперь ее оставлю, где она жить-то будет… Горюшко…
- Не горе это, милая! – покачала головой старушка. – Если дочка учиться хочет – так умница, значит. Что же мне с вами делать… Очень вас жалко. А давайте-ка вот что. Пусть девочка у меня живет. Я одна, мне все веселее будет. И от школы недалеко. Не убивайся, милая, присмотрю за дочкой, а там, глядишь и сама сюда переедешь.
- Там у меня еще одна ведь, младшенькая…
- Ну и поезжай домой. Поезжай. А мы уж тут справимся. Правда? – и ласково улыбнулась.
Вот тогда и замерло Лидино сердечко. Поняла она, что несбыточная такая мечта начинает сбываться. И она будет, будет учиться музыке!
- Справимся! – звонко ответила она, и только шмыгнувший носик выдал, что недавно совсем девочка плакала.
- Меня тетя Фрося зовут, - просто сказала старушка. - Пойдемте до дому. Там все и обсудим…