|
|
Ледоход
Река
Ока, что рядом с нашим домом, этим
апрельским утром подвязывает посёлок
Досчатое широкой искрящейся на солнце
снежной лентой. Там, в глубине, как
рассказывают приходящие с неё в больших
шубах с ящиками за спиной досчатинские
рыбаки, подо льдом стоит много рыбы.
Почему она стоит, а не плавает в своё
удовольствие, рыбаки за улыбками на
раскрасневшихся лицах держат в секрете.
Они благоговейно, словно моисеев ковчег
открывают свои ящики и извлекают скрижали
– окуней. Законы рыбной ловли строги,
не соблюдать – рыбы не поймать. На что
ловить – мотыля или опарыша, как держать
мормышку и трясти ей, наконец, в каком
месте реки бурить лунку и на какую
глубину опускать леску – великие
заповеди, из которых и состоит добрая
уха. А правила её варки уже написаны на
сердцах жён рыбаков, кто больше добавит
в это действо своей любви.
Рыбаки
многое знают о своём чудесном ремесле,
но одно они не знают точно – почему река
начинает идти ночью? Весь посёлок каждую
весну просыпается от грохота и скрипа
ломающегося на реке льда и зачарованно
наблюдает из сонных окон в лунном свете
серебристое движение по тёмной воде.
Но,
говорят, так было не всегда.
Очень
давно, когда ещё не было нашего посёлка
в этих лесных местах жил немой старик,
коего и имя забыто. Сколько ему лет, он
и сам не считал, а только помнил, что
мальчишкой он вместе со взрослыми бежал
в эту глушь от московского царя и
патриарха, сохраняя старые русские
обряды.
Как-то
ясным морозным утром прорубил он топором
на середине реки лунку, сел на чурбан,
укутавшись в шубу, опустил верёвку с
крючком и наживкой в лунку, намотал
верёвку на руки и стал ждать. Долго так
сидел, уже и солнце над головой через
реку проплыло и к лесу стало спускаться,
а рыбы всё не было. Только без конца
замерзающую лунку приходилось пробивать.
И
в это долгое время ожидания старику в
голову лезли разные мысли – о Москве.
Он никогда там не был, но по бабушкиным
рассказам в детстве представлял её,
похожую на чудесный небесный град из
книг, искрящийся золотыми куполами
храмов. Только там крестятся тремя
перстами и служат по-киевски. Кланяются
в пояс, три раза аллилуйят, да против
солнца ходят. Тремя пальцами креститься,
двумя пальцами, думал старик, какая
разница? Богу ведь сердце нужно, не
пальцы. Ну, три так, два вот так, или этак
- вынимал старик руку из рукавицы и
складывал ладонь, - Бог Троица и две
природы Христа, божественная и
человеческая, и в этой череде пальцев
получается, и этой. А в Византии, кто-то
говорил, вообще одним большим пальцем
на лбу крестились. А всё из гордыни ведь!
Царь Алексей Михалыч задумал, изгнав
османов, воссесть на престол в Царьграде
во главе всего мира православного. Для
энтово и задумал с желающим стать первым
византийским патриархом Никоном
соединение со гречанами. Ну, не пошёл
бы дед его супротив Никона в раскол,
смирился бы сам, остался бы в Москве
граде. И не сидел бы евонный внук сейчас
посередь бескрайнего речного белоснежья,
на холодном ветру, глядя в страшную,
будто адску, темень лунки. А, может быти,
стоял внук бы на московской литургии в
обрамлении икон и свечей и созерцал бы
манящее злато распахнутых царских врат.
И
вдруг верёвка натянулась, да так сильно,
что руки старика угодили в лунку. Он
сбросил с рук сырые рукавицы и начал
тянуть верёвку. Хорошо ещё, что она за
чурбан была обмотана, а то бы утопла
вся. Старик начал вытаскивать потихоньку
её, перебирая мёрзнувшими руками, тяжело,
но всё-таки одолевал сильную неизвестную
рыбу на другом конце. И вот та показалась
– огромная щучья морда из бездны. Старик
наступил на верёвку, обмотал её за
чурбан, схватил топор и начал рубить
лёд, расширяя лунку. Щука неистово
бултыхалась, пытаясь уйти в глубину. Но
вот последний взмах, лунка большая и
старик, отбросив топор, подтянул на
верёвке сильную рыбу. Щука открытой
пастью высунулась из воды, взглянула
зло на старика, подпрыгнула и вцепилась
зубами за его правую руку. Он тут же
попытался освободиться и обнаружил
или, лучше сказать не обнаружил на них
пальцев. Нет пальцев, только красное
месиво! И за резкой болью в руке и кровью
рыбы тоже уже не увидел.
Старик
закричал на весь белый свет, прижал
раненую руку к шубе и побежал в деревню,
всю оснастку оставив. Белое, белое кругом
– так казалось ему, что больше нет
никакого цвета в мире этом и кроме его
хрустящих шагов нет более звуков. И –
боль ноющая, толкающая кровь из тела в
этот враждебный изменённый грехопадением
прародителей мир.
Остановился
старик, дабы отдышаться, слёзы вытереть
рукавом. Попробовал в снег сунуть культю,
подождал, глядя на увеличивающееся
красное пятно вокруг руки – боль чуть
стихла от холода. Снова уткнул руку в
шубу и пошёл уже помедленней. Но вот к
шагам послышался шум вокруг. Огляделся
– лёд трещит! Матерь Божья! И старик
прибавил хода. Вдруг впереди - трещина,
и слева, и справа – везде разломы. И –
движение под ногами, и там, и там – всюду.
Пошла река! И всё больше и больше шум, и
всё быстрее движение льда.
Старик
побежал к берегу, что темнел избами ещё
делёко. Бежал, перепрыгивая через
трещины, чрез проступающую воду, пытаясь
устоять на качающихся льдинах. Льдины
двигались всё больше, воды становилось
больше. И голова к усталости начала
кружиться, тошнить стало, ноги ослабели
– сел старик на колени. На мгновение
помутнело в глазах, сознание ушло на
миг и начало сильнее сердце колотиться
под шубой, то ли от страха, а может уже
и за жизнь боролось. Понял старик – всё,
смерть, о которой по жизни много размышлял,
пришла. Вытащил из шубы кровавую руку,
перекрестился ей, рыдая воем, с немой
просьбой к уже чёрному небу, из которого
упал на проснувшуюся реку откуда-то
из-за леса красный солнечный луч.
-
Го-о-о! И-у-е! Пои-уй-я-еа-о! – заорал
старик, как мог Иисусову молитву.
И
ещё раз перекрестился, пачкая шубу
свернувшейся бардовой кровью. И ещё.
И
смотрит – остановился ледоход в раз,
как врезался во что. Аж, свалило старика.
Но он поднялся быстро, снова на мгновение
ощутив темноту в глазах, но почувствовал,
что рука перестала ныть. Вынул её,
осторожно в снег воткнул, повертел там,
вытирая от красного и, боясь смотреть
на неё, сунул в шубу. И – пошёл, озираясь
по сторонам на чудо это – остановившуюся
реку. И уже в деревне, как мог, жестами
рассказал сородичам о случившемся. Но
никто его не понял, а в откусанных щукой
пальцах заподозрили дела топора. Только
в движении реки заметили странное.
Остановившаяся Ока пошла только ночью.
Как и на следующую весну, и последующие
вёсны и доныне. И сегодня окские рыбаки
сидят на лунках спокойно, даже не
прислушиваясь, не трещит ли лёд – солнце
ещё высоко.
Павел Н. Лаптев
|
