Камень
- Кто разложил
на подоконнике портянки, а? Тут что баня
вам или солдатская столовая? – кивнул
усатый капитан на сохнущее на подоконнике
бельё.
Солдаты из
автороты в бывшем храме Иоанна Предтечи,
превращённом в столовую, кто с ложкой
овсянки в руках, кто с набитым кашей
ртом, рассмеялись на эти слова дружно.
- Да, чистые
они, ужотко постирал! – весело крикнул
молодой солдатик.
- Чистые - не
чистые, а в столовой нечего бельё
раскладывать! Ну-ка, убрать! – грозно
приказал капитан.
Молодой
солдат быстро дожевал, давясь кашу,
встал и убрал с подоконника портянки,
рассовал их в карманы штанов.
- Ох, если бы
столовая, если бы баня, - мечтательно
сказал старый солдат Тимофеич.
- Как? – не
понял капитан.
- А всё в этой
жизни, товарищ капитан, временно. Вот
война была, да два года уж нет. Да и здесь
столовая временно, - ответил старый
солдат, и добавил, - Всё вернётся на круги
своя.
Капитан
покашлял в кулак, разгладил усы, оглядел
фрески на стенах.
- Что ты имеешь
в виду? – спросил он, - Что вернётся?
Тимофеич
ничего не ответил и продолжил есть кашу.
Снова начали
подниматься эхом под купол стуки
алюминиевых ложек, чашек, чавканье.
Капитан уже
забыл, зачем зашёл к солдатам, повернулся
было уйти, но потом вспомнил:
- С вашими
портянками этими временными всё забыл,
зачем пришёл! – сказал нахмурясь. - Вот
вы едите здесь и не знаете ничего, -
обратился ко всем загадочно.
Наступила
тишина.
- Да вы ешьте,
ешьте, - немного смутился тишине капитан.
– Я с одним делом пришёл. А дело-то в
том, что под вами… - показал пальцем
вниз.
- Ад? – тут
же нашёлся молоденький солдатик.
Капитан опять
погладил усы, насупился и сказал:
- Ад-то ежели
и есть, то ниже находится, а между ним и
вами - склеп!
- Склеп, склеп,
- зашушукали бойцы.
- Это мне дед
тутошний из домов местных рассказал, -
сказал капитан. – Что бывших господ
Баташовых хоронили здесь под церковью.
Зашумели
бойцы, обсуждать стали меж собой. А
кто-то громко сказал:
- То-то я
видел, как ребятишки черепом футбол
гоняли!
И снова тишина
воцарилась в храме.
- Эх-а, вот не
знали, и спокойней было-б, - жевал кашу
пожилой солдат Тимофеич, - а таперича и
думай тут про ентот клеп.
Капитан
сильно закашлял.
- Не знали -
это ничего не значит, - еле выговорил
он. И уже отдышавшись, тихим голосом,
словно боясь, что его услышат за стенами,
а может и под полом, сказал. – В общем,
надо нам куда-то припасы складывать,
картошку-моркошку, а там, я заглянул,
как раз подходящее место, не жарко. Так
что, пока не приказываю, а прошу: кто
полезет склеп очищать? Каждому по сто
пятьдесят и день отдыха.
- Ужо пузо
набили! – кто-то крикнул.
- Ничего, сто
пятьдесят не пуд, - ответил капитан.
- Чего по сто
пятьдесят, по стакану уж! – крикнули.
- Я что
винзавод, что-ли? Литровину первача
ставлю, сами разберётесь. Ну, кто смелый?
- Я! – выпалил
молодой солдат.
- Я! И я полезу,
– согласились несколько бойцов.
- Надо сейчас,
пока не доели, - намекнули на выпивку.
- На сиденье
в грузовике возьмите, - радостно сказал
капитан, - как позавтракаете, я жду всех
на воле.
Капитан ушёл,
молодой солдатик убежал к машине, а все
бойцы стали молча, стараясь не греметь
посудой доедать свой завтрак, как будто
прислушиваясь к тому, что в подполе
творится. Но постепенно скрежет ложек,
стук об пол кривых скамеек и разговоры
стали громче.
- Я, вот как
думаю-сь, - громко сказал Тимофеич, - что
у товарищча капитана есть другая причина
вытащить этих баринов.
- Какая? –
спросил его прибежавший и уже разливающий
в стаканы молодой.
Пожилой
солдат помолчал немного, настраивая
внимание бойцов, и ещё громче сказал:
- Брильянты!
- Бриллианты,
бриллианты, - заговорили за всеми столами.
- Вот так, -
сказал Тимофеич, дожёвывая кусок хлеба
и отправляя в рот последнюю ложку каши.
– В один час погибнет всё богатство
земное.
Все солдты
притихли, перестали жевать и греметь
посудой, прислушиваясь к странным словам
старого солдата. Но он только спокойно
отёр куском хлеба чашку и отправил его
в рот.
- Чего? –
вдруг спросил молодой солдат за всех.
- А? – очнулся
от миски Тимофеич. – А! - как вспомнил.
– Я говорю, придёт время, когда един
Ангель возьмёт камень, подобный большему
жернову, и повергнет в море, - Тимофеич
бросил ложку в кашу. - Вот также будет
повержен великий град Вавилон. Вот. Со
всем его златом, жемчугом и драгоценными
каменями…
Вскоре
подогнали к правой стене храма к склепу
грузовик и несколько солдат зашли туда
внутрь.
Дюжина детей
выбежала на перемену из соседней школы
номер пять и увидели копошение возле
храма.
- Шкелет
оттуда вылезет? – боязливо спросила
второклассница Рима у старших детей.
- Ага, вылезет
и съест тебя, - отвечали ей дети.
А Вовка-дурак,
как услышал о скелете, начал его изображать
под детский хохот, поднял руки вверх,
зарычал, заходил по кругу.
Изнутри
раздавались стуки кувалды по кладке,
потом они стихли и из склепа вылезли
солдаты с хорошо сохранившимся гробом
из золотистой парчи с чёрным матерчатым
восьмиконечным крестом на крышке. Гроб
поставили на траву, осмотрели, где гвозди
прибиты и начали открывать. С крышкой
справились быстро, открыли гроб, открылась
пожелтевшая простынь. Вот её сняли с
покойника – обтянутого ссохшейся чёрной
кожей с белыми длинными волосами. Костюм
его и туфли как новые были.
Пахнуло
чем-то таким, что Рима сравнила с погребом,
где картошка хранится. А молодому солдату
и вид этого покойника, и запах навеяли
мысли о тленности старого ненавистного
мира, в котором смешались и помещики из
учебников истории, и мировая буржуазия
и фашизм, который победили недавно. И о
скором прекрасном пахнущем духами
«Красная Москва» времени коммунизма.
Там, помечтал он мимолётом, учёные
создадут напиток бессмертия, не будет
смертей, все будут молоды и красивы. А
не такие уродливые покойники, какие
производил тот прогнивший барский мир.
И он, здоровый юный боец завсегда в этом
мире останется таким молодым и красивым,
и все девки в его деревне останутся
юными. И всю эту коммунистическую
вечность он будет ходить с ними в пахнущую
берёзовыми вениками и хвойным мылом
баню. А потом пьяные и весёлые будут на
плете возле его дома петь песни под
гармошку. И это будет всегда, это будет
вечно. Не будет болезней, старости и
смерти, только раздольная жизнь под
красными знамёнами с портретами Ленина
и Сталина…
Капитан
подошёл ближе, брезгливо полазил руками
в гробу, зачем-то пощупал покойника,
нашёл в кармане пиджака какую-то
штуковину, разглядел её мельком и,
недовольно что-то бурча по нос, положил
в карман голенищ.
Потом отошёл
от гроба и скомандовал солдатам:
- Взяли –
понесли!
Четверо
солдат легко, но бережно – как-бы не
развалился - подняли гроб и понесли к
грузовику.
Тут Вовка-дурак
поднял камень и бросил в гроб. Промазал.
Кто-то из
детей тоже бросил, потом уже все дети
начали бросать в покойника, кто - попадая
в него, кто в ругающихся солдат. Только
маленькой Риме не достался камень, все
близкие большие камни дети быстро
схватили. Рима искала подходящий камень
и вот, кажется, нашла, но опять не то –
сухая коровья лепёшка. Бросила её, руку
о платье отёрла. Потом побежала к обочине,
нашла несколько камней и подбежала
опять к ребятам. Один камень оставила,
остальные рядом положила. Замахнулась
обеими маленькими ручками и хотела
бросить, но кто-то сзади нежно взял её
за руки.
- Камень
преткновения и камень соблазна, -
улыбаясь, сказал Тимофеич. – Давай-ка
выбросим, - и выбросил.
Рима от обиды
зарыдала.
- Чего его
жалеть-то, скелета-то, - сказал ей
Вовка-дурак. – Не плакай уж, Рим, – и,
зло смотря на Тимофеича и скалясь во
всё своё морщинистое лицо, погладил
девочку по голове. Потом поднял один из
её камней и бросил в гроб, который уже
погрузили на полуторку.
- Детки, ну-ка
быстро на урок! – закричала подбегающая
пожилая учительница, - Бегом в школу!
Дети не пошли.
- Что ж вы
делаете-ка, нехристи! – заголосила она,
то ли на детей, то ли на взрослых. –
Креста на вас нет, ужо проклятие кликаете
на себя. Шутки шутите? – то грозила
пальцем, то почему-то к удивлению всех,
крестилась. – С этим не шутят! Мало того,
что церквы позакрывали, да ещё кощунствуют.
Но камень, который отвергли, сделается
главою угла, - и начала ворчать что-то
невпопад про загробный мир, про ад и
чертей, про Бога и Православную церковь.
- Хватит,
тётка, орать на ветеранов отечественной
войны! – рявкнул на неё капитан, - Чему
детей учишь!
Учительница
как опомнилась, взяла двоих детей за
руку и повела к школе.
- А мы тоже
такие будем? – спросила у неё Рима, когда
они уже подходили к школе.
- Нет, Рима,
мы, вы такие не будете, - ответила девочке.
- Это только
буржуи такие бывают страшные, потому
что рабочий класс угнетали, – утвердила
Рима. - А какие мы будем, когда умрём? –
спросила она.
Учительница
ничего не ответила на это.
- Красивше,
конечно, - сама ответила девочка. – Но
всё равно нас закопают, и никто красоту
нашу не увидит.
- Не красивше,
а красивее, - поправила учительница. -
Отстань, Рим! – крикнула на неё. Все
умрут, никого не останется на Земле. А
потом, потом, - замялась она, - все
воскреснут, кто – для вечной жизни, а
кто в погибель, - почему-то непедагогично
и шёпотом сказала.
Грузовик
завёлся и капитан, наскоро докурив
папиросу, сел в кабину. Полуторка поехала.
Капитан достал медальон, открыл и его
взору на одной половинке предстал
маленький портрет молодой красивой
женщины с зачёсанными назад в хвостик
волосами. На другой половинке медальона
была золотая гравировка: «Деду И. Баташову
отъ внучки Дарии»
Капитан
что-то зло пробурчал, высунул в окно
кабины руку с медальоном и выкинул его
в пруд.
- Серебро –
не золото, - сказал шофёру. - Чёрт, а! Не
густо! Ну что за люди были, золотишка в
гроб не положили, а ещё эксплуататоры.
Сколько времени потерял на этого
покойника, лучше бы к зазнобе сходил.
- Куда? –
спокойно спросил солдат за рулём.
- А? – не понял
сначала капитан. – А на закрытое кладбище
рядом с тринадцатым детским садом, то
есть с бывшей малой церковью, то есть…
в общем, ты понял, - сказал он шофёру. –
Закопаем там втихую барина. А после за
картошкой поедем. Начнём на эту зиму,
на вечную русскую зиму запасы делать.
Павел Н. Лаптев
|
