Зубы
В
проникшем везде, словно медицинская
змея на чаше, остающийся надолго в
одежде, даже после выхода из школьного
медкабинета сладковатом запахе лекарств
она сидела на стуле у стены с полным
ртом местами коричневой от выступившей
крови ваты, с заплаканными розовыми
глазами. И в первый же миг пятиклассник
Петя, зашедший внутрь этой вони и страха
и, увидев её – влюбился. Потому, что она
с её светлыми волосами походила на
блондинку Агнету из любимого шведского
ансамбля Абба. Точь-в-точь, как на
фотокалендарике, купленном в поезде
Москва – Керчь прошедшим летом.
Это
была новая девочка в школе, в этом новом
сентябре седьмого класса. Он вспомнил
тут же, что первый раз увидел её в летние
каникулы в пункте приёма макулатуры,
за которую давали дефицитные сильно
пахнущие пластмассой фломастеры из
шести цветов. Тогда он и уступил этой
заплаканной девочке, которой они не
достались, свой набор.
- Нужно
чаще чистить зубы! – пробасила испуганной
девочке улыбчивая толстая, как циклоп
врачиха со светящимся дырявым
диском-зеркалом на лбу, - Вон у вас есть
как, - блеснула зеркалом на стену, где
висел выгоревший пожелтевший плакат
со счастливым мальчиком и схемой чистки
зубов – вверх-вниз, влево-вправо…
-
М-м-гы-м-м. – промычала злобно сквозь
вату девочка, что вероятно было понято
врачихой, как чищу.
- Чищу!
– передразнила она, - Значит не так. Вон
сколько гнили повытаскивала, – показала
на один кровавый зуб в поддоне и грозно
приказала Пете, - Садись, давай, чего
мнёшься.
Петя
на ватных ногах с колотящимся сердцем
покорно влетел и плюхнулся на жёсткое
кресло, потными ладошками вцепился в
чёрную пластмассу ручек и открыл рот.
Железный
грохот инструментов, холодное шарканье
ими во рту, светящийся диск на лице
врачихи и её молчание после совсем
добили волю и разум Пети. Он закрыл
глаза, сжался весь и был готов умереть.
Но вот
он услышал от неё приятное, и сразу
вскочил со страшного кресла.
- Всё
хорошо, – сказала она и почему-то запела,
- Зубы Черные, зубы страстные, зубы
жгучие и прекрасные…
- А у
меня родственница в Виле зубным врачом
работает потому что, - сказал Петя
улыбаясь врачу.
- Ну,
ну, молодец, раз родственница. Егоровна,
что ль, знаю?
Петя
кивнул.
- А тебя
как звать? – спросил Петя, подойдя к
девочке.
- Ф-фефа,
– ответила она набитым ртом, вытащила
из кармана передника шариковую ручку
и написала на своей ладони – Света.
- Света?
– прочитал Петя, - А меня Петя, –
представился и потряс её исписанную
руку.
Потом
взял ручку и написал на ней – Петя.
Девочка
тут же гневно начала тереть ладонь о
передник и мычать.
- Давай
дружить? – невозмутимо предложил
мальчик.
Света
подумала немного и написала на другой
руке – Давай.
- Тогда
пошли в кино сегодня? – настаивал Петя.
Девочка
мумукнула ртом и написала на руке – В
6 час. Уродины.
-
Уродины? – сначала не понял мальчик, -
А, у кинтеатра «Родина»! – засмеялся.
В этот
же день без десяти шесть вечера в дутой
серебристой курточке и вязаной красной
шапке с надписью «Спорт» Петя в волнении
выискивал в прохожих девчонках её –
Свету. И она подошла, словно снегурочка
вся в белом. И улыбнулась.
- Пошли?
– кивнула наверх, на афишу «Пираты XX
века».
- Куда?
– спросил Петя, теперь только сообразив,
что билеты должен был купить сам. - Я
это… сейчас!
И
побежал к торцу кинотеатра в кассы.
Хорошо, что в кармане был рубль, как раз
на два билета по пятьдесят копеек, а то
позор перед девчонкой!
А потом,
в темноте зала он не удержался и взял
её за руку. Она не сопротивлялась.
А потом,
провожая по темени домой, обнял и чмокнул
в холодные губы. Она поморщилась, вытерла
их варежкой и, краснея, побежала домой.
А потом
в школе ждали каждый урок, чтобы
встретиться на очередной перемене для
очередного поцелуя. И каждый вечер этой
осени они гуляли в обнимку по золотым
аллеям городского парка и целовались,
целовались на зависть и негодование
взрослых прохожих.
А после
– он не появился в школе и классная
руководительница, сильно нервничая,
сообщила, что мальчик Петя из параллельного
класса попал под машину, очень сильно
попал под машину, под Камаз. И она, Света,
на глазах всего удивлённого класса
зарыдала, закрыла заплаканные глаза
руками и выбежала в коридор.
А через
некоторое время, потому что про них уже
все знали, была откомандирована
нежелающими идти в больницу ребятами
туда, в эту невкусно пахнущую лекарствами
и туалетом палату с синими стенами и
железной кроватью, на которой лежал он
– какой-то другой, худой, с синяками под
глазами – Петя.
- Привет,
- выдавила она и осмелела – поцеловала
его в щёку.
- Привет,
- выдавил он, смущаясь и отводя глаза.
- Вот…
наш класс собрал тебе… фрукты тут, -
подбирая слова, поставила пакет с
гостинцами на пол. – А ваш?
-
Спасибо, - сказал Петя и через силу
улыбнулся. – Нормально, приходят.
- Когда
тебя выпишут-то? – нашла она чего
спросить, лишь бы не молчать.
- Не
знаю, - не знал он.
- Болит?
– спросила она, показывая на перевязанный
Петин живот с торчащей из него трубкой.
- Да
не, - протянул Петя. - Я когда выздоровлю,
займусь карате, - вдруг сказал он. – Вон,
глянь, - кивнул на столик.
На
столике помимо каких-то пузырьков и
бинтов лежала фотография восточного
вида мужика в белом с задранной ногой.
И ещё вертикально нарисованными
иероглифами.
- Ийя!
– выпалил, тоже поглядев на фотографию
Петя. – Кэрри. Я тоже так могу.
-
Здорово! – согласилась Света, кивнув
головой.
- И ещё
с катаной, мечом таким, - хвалился он.
Пытаясь понравиться снова. – И ладонью
кирпич могу разбить, - махнул рукой, - Я
лёжа все приемы проработал, мысленно.
Света
кивала, через силу улыбаясь, радуясь,
что хоть не молчат, и придумывала уже
причину, чтобы уйти.
-
Здорово! – опять сказала она, - ну, я
пойду, - сказала, так и не найдя причину.
- Чтобы
разбить кирпич, одной силы мало, понимаешь,
- всё рассказывал он, словно не услышав
её. – Нужна уверенность, что разобьёшь,
вера нужна. Духовная практика, – говорил
Петя о непонятном. Когда веришь, очень
сильно, без сомнений, все мысли направляя
на эту цель, мысленно как-бы уже разбив.
То и в реальности разобьёшь. То всё
получится. Вот. И…
Света
ещё раз кивнула, встала и медленно пошла
к выходу, стараясь дышать неглубоко
этим противным воздухом.
- Пока?
– спросила она.
- Пока,
- разочарованно сказал Петя.
И ушла
девочка, быстро дежурно помахав рукой,
и натянуто улыбнувшись.
Долгие
дни изучения больничного потолка, с
представлением на нём поединков карате,
идеальных капиталистических мужчин в
белых одеждах с неприменными чёрными
поясами. Идеальные люди - вот они, не эти
бородатые Маркс и Энгельс, не этот
маленький слабенький Ленин, не тот
создатель Советского Союза на века
Сталин, а этот беззвестный япошка с
высоко поднятой ногой над всей этой
коммунистической пустотой, так явно
противно ощущаемой бездвижимым телом,
бесконечно денно и нощно бездвижимым
телом. Телом, у которого нет свободы,
отделяющей человека от животных. Телом,
над которым есть дух, заставляющий его
изменяться во времени, перемещаться в
пространстве.
Через
несколько недель Петя начал вставать
с кровати, ходить в туалет. Метров
пятьдесят по коридору через сестринский
пост от стыдной «утки» – в человеческий
туалет, где тебя никто не видит - идеальная
свобода.
Как-то
ночью, проходя с наполненным мочевым
пузырём по коридору, он заметил, что
сестры, бабы Тани, обычно находившейся,
как все сёстры, на своём рабочем месте,
нет.
Пройдя
до туалета, Петя обнаружил, что туалет
почему-то заперт. Пришлось потихоньку
идти на первый этаж.
Ступая
по порогам вниз, Петя увидел лежащую
под лестницей медсестру бабу Таню.
- Баб
Тань! – потряс мальчик за плечи старушку.
- У-у,
- проворчала та и отмахнулась.
- Вставай
- давай! – попытался поднять её Петя.
- Что,
мил мой? - не открывая глаза, выдохнула
она перегаром, - не приходит девица?
- Нет,
- понял Петя, - не приходит.
- Да ты
не переживай, Петрух, одна ушла, другая
пришла.
- А мне
не надо - другая, - сказал мальчик.
- Ну,
не надо и не надо, - пробурчала бабушка,
- только запомни одно, что всё здесь в
этой жизни и девки, и парни – ерунда.
- А что
не ерунда? – спросил мальчик.
Баба
Таня села, начала потихоньку вставать
и встала. Качаясь, она пошла по порогам
наверх, остановилась.
- Ты
это, не держи злобы на меня. Это война
всё. Там ведь знаешь как в лазарете,
каждый день столько смертей! Мальчики,
мальчики, мёртвые мальчики… И – спирт,
и спирт. Вот так держишь его за руку
всего в осколках родимого и знаешь, что
сейчас он умрёт, не будет его на этом
богомерзком свете. А он, милый такой,
совсем юный – жить бы да жить, девок
брюхатить, делает тебе признание в
любви.
Баба
Таня сделала несколько шагов и
остановилась.
- Не
ерунда, Петя – это любовь! – сказала
она. – А любовь, Петьк, это жертва, понял?
Когда ты делаешь добро другому, когда
облегчаешь страдания. Или когда ты
воюешь за свою родину, за товарищей
своих, не щадя жизни. Вот сидишь в сыром
грязном окопе, когда темнотища и холодища
и хочется спать, а дурашный комбат орёт:
«Мать вашу, вперёд! А не-то сзади свои
же расстреляют, на хрен!» И ребятишки
бегут и падают, бегут и падают, а ты
потом, молодая девка, от страха залудив
склёный стакан, сжав свои жемчужные
белые зубы, ползёшь к ним, перевязываешь,
тащишь назад в окоп. То ли живого, то ли
труп. Без конца, без конца… А потом тебе
всё это снится апосля войны. Год, десять
лет. Постоянно… А, - подняла вверх палец
баба Таня. – Глазки, сиськи, письки –
не любовь. Так, что ты, умей прощать. Так
что, Петя, и меня прости, старую.
- Баб
Тань, чего туалет закрыт? – вдруг крикнул
сверху лысый дежурный врач и спустился
к ним.
- Тык,
это… - замялась санитарка, - Там кто-то
мимо пола навалил, я и заперла пока.
- Ясно.
Фу-у, - отмахнулся от бабы Тани спустивший
доктор, - опять?
-
Сыно-ок! – пьяно улыбнулась, протянула
баба Таня.
- Иди,
поспи в мой кабинет. Иди – иди.
Баба
Таня ничего не сказала и пошла потихоньку
наверх.
Врач,
когда санитарка скрылась, спросил Петю
грозно, - Ты мужик?
Петя
кивнул.
-
Настоящий мужик? – опять спросил врач.
- Да, -
сказал Петя.
- Тогда
ты ничего сейчас не видел…
Петю
выписали через несколько месяцев, к
новому году. В это время Света ни разу
к нему не сходила, на вопросы просто
отмалчивалась или говорила, что она
здесь - не причём.
Они
встретились на перемене, в коридоре,
под криво растянутым над подоконником
новогодним серпантином. Сухо поздоровались
и остановились.
- Ну,
как? – почему-то спросила она.
-
Нормально, - ответил он. – Хожу вот в
школу.
К Свете
подошёл и взял за руку парень из старших
классов, что-то шепнул на ухо и они вдвоём
быстро пошли от Пети по коридору.
Вдруг
Света остановилась, повернулась и
подбежала к Пете:
- Я
хотела спросить, Петь, ты говорил про
родственницу, которая зубы лечит, -
сказала она, волнуясь.
-
Родственницу? – не ожидал Петя.
- Да,
тогда в зубнушке. В каком посёлке?
- В
Виле, - вспомнил мальчик.
- Можешь
договориться?
- Для
тебя?
- Да…
Не совсем. Собаке моей, - замешкалась
Света.
- Собаке?
Зачем собаке? Ладно – собаке, - согласился
Петя.
Разве
лечат зубы собаке в человеческой
«зубнушке»? Ну, пусть собаке, кошке, кому
угодно, только чтобы опять быть рядом,
хоть на время, на миг. Не было этих месяцев
больницы, не было боли и тоски, не было
разлуки, не было и её…
- Не
было? – спросила она о чём-то.
- Не
было, - с чем-то согласился он. - А зубы,
– всматривался мальчик в её красивые
глаза, – вырвать или сверлить? – спросил
он, чтобы не отпускать.
- Вырвать
или сверлить? А? Не знаю, - ответила она.
Её
позвал старшеклассник:
- Ну ты
пойдёшь, что ль на комсомольский совет?
- Да,
сщас! – крикнула, не оборачиваясь Света,
- иди один! – повернулась, и к Пете. - Вот
так, хорошо, что скоро каникулы.
- Вот
так, хорошо, ага, - зачем-то и он сказал.
Тридцать
первого декабря, когда до наступления
нового года оставались считанные часы,
в квартиру Светы, где её семья готовилась
встретить праздник, позвонили. Света
открыла дверь.
- С
наступающим новым годом, это Карат,
чау-чау - тебе, - сказал запорошенный
снегом Петя. – У него очень крепкие-прикрепкие
зубы.
Павел Н. Лаптев
|
