Душа и тело
Мартовское
солнце первый день свой одарило теплом.
И я, словно новый язычник, озаренный
лучезарной Истиной и поверивший в
Единого Бога, прибывающий ныне в радуге
Его любви, не замечая каши под ногами
из подтаявшего снега, с полузакрытыми
от яркого света глазами шёл домой.
Ещё
издали подходя к подъезду своего
многоквартирного дома я заметил, как
показалось – драку. Уже ближе различил
– соседка сверху бабка Зинаида в
обветшавшем своём пальто и заплесневелой
меховой шапке с палкой в руках стояла
над лежачим в аморфном снегу мужем
Ванычем и кричала ему:
- Ты
что говорил, а? Что обещал вчера? Последняя
перцовка из аптеки и всё. А? А ноне, опять
налупился!..
Дед
Ваныч с обхватившими руками голову, так
что куртка задралась, оголив спину,
совсем не реагировал ни на холодную
землю, ни на слова жены.
- Третий
месяц пенсию не отдаёшь! – бабка Зинаида
со всего маху ударила деда палкой по
спине. - Третий месяц ее пропиваешь!
Дед
дернулся, что-то пробурчал.
- Тварь!
Тварь… а! Сорок лет с тобою мучаюсь! –
палка снова и снова летала над головой
бабки Зинаиды.
Дед
лежал неподвижно на грязном снегу,
обхватив руками лысую голову, и не
реагировал на удары. Но вот они стали
реже и задыхавшаяся Зинаида, заметив
меня, последний раз приложилась по
спине деда и кинула палку в полисадник.
- Тварь,
– тяжело дышала бабка. - а… чфу! - звучно
плюнула на Ваныча и пошла в подъезд.
Я как
подошел, так и стоял, словно вкопали. Не
бабку остановить, не деду не помочь,
словно на суде праведном был.
Но вот
дед пошевелился слегка - живой, полежал,
и подниматься начал, показав заплаканное
красное лицо. И вот – еле поднялся на
ноги, пошатываясь. Потом нагнулся, снегу
охапнул, где почище, и со всего маху лицо
протер.
- Ух-ха!
– выдохнул и заулыбался, - Стрезвила
окаянна.
- Живой?
– для вежливости вступил я.
- А
хо-оли мне будет! – расплылся дед. –
Она-ж не по душе колотила, а для души,
мил-маи.
-
Понимаю… - зачем-то выдавил я.
- А
чего-йто понимать-то? – словно обиделся
дед. - Бабка у меня умниса. У нас с ней –
вишь? – хармония. Я грешу – она меня
наказыват. И всем хорошо. И мне грехи
отпущаются, и она пар выпускат. Иначе-ка
не выжить.
Иначе
не выжить… Эти слова до сих пор въелись
в сознание. Кому не выжить в мире этом,
где как бы не старался не грешить,
старался к добру и трезвости, а люди
близкие и далекие, а обстоятельства
сильнее оказываются – не верящему в
Спасение? Правда деда – получать по
делам неправедным нужно и уж лучше так
– палкой по спине, чем там – по душе
вечной в аду.
- А не
лучше ли в церковь сходить? – осторожно
я предложил. - Там грехи священник
разрешит по вере…
Дед
нахмурился, головой покачал:
- Как?
Половиничать?
- Как
половиничать? – не понял я.
- Да
как многие! Иконы понавешали, на Пасху
яицы катают, два слова молитовки знают,
да и то - когда припрёт о Бозе вспоминают.
Не постятся, не причащаются, Чего там!
– махнул рукой дед.
- Ну, -
начал учить я. - начать хоть с малого, и
то польза для души. Например, креститься…
- Я
крещен! – дед ответил с гордостью.
-
Поститься.
- Не
получится по нашей пензии. Ведь на кашах
одных не проживешь. Нужно, - дед пальцы
загибал. - овошчи, хрукты, зелень всяческую
– денежки, мил-маи! И потом, ну что пост
– пост не ради поста, а как струмент для
души. Эй-я!
- Но
ведь главное, - вспоминал я. - это быть с
Богом. Без Его благодати нельзя спастись
от греха. А чтобы соединиться с ним,
нужно причаститься. А причаститься
после покая…
-
Покаяния, – утвердил дед мои истины. –
Я всегда каюсь. И когда стакан поднимаю,
и после – всегда прошу прощения у Бога.
И вообще я так считаю – или выполнять
всё или ничего. Знаешь, Паш, там в церкви
слишком трудно. Кто придумал все правила?
- Кто?
- Монахи.
Они, родимые. Под себя. А в миру всё это
выполнить невозможно.
- Как
знаешь. - вздохнул беспомощно я. – Только
кто не хочет, все равно оправдание
найдет.
Дед
Ваныч прищурился, посмотрел хитро
как-то.
- Ты
нахватался поди поверхности, а сути не
разумел.
- Да ?
– не согласился я.
- Да.
Главное-то – вера. А я в Христа-Бога
верую и мне грехи и так отпустятся безо
всяческих попов.
Я
улыбнулся ему в ответ, вспомнив застарелые
протестанские истины.
- Ну-ну,
– сказал деду. - А вера без дел мертва
есть…
Года
два назад старики схоронили старшего
сына, погибшего, как говорила бабка
Зинаида, от вина. От вина – это от язвы
желудка, которая будучи в Москве на
заработках скрутила его. Но ни одна
больница не взяла его оперировать по
причине отсутствия медицинского полиса.
Так и привезли мужики-калымщики своего
товарища из Москвы, на, мол, мать, хорони
сына.
И
хоронила с отцом на пенсию, аккурат в
день Народного Единства.
- Ох,
Россея – мать! - я вспомнил, говорил дед
Ваныч на похоронах, хлюпая носом слёзы,
- наши мужики-то в Москву ездят крыши
крыть, да квартиры устраивать, а сюда
завод строить турок пригнали. А те ещё
корь завезли. Какой день единства, кого
с кем? Олигарха с пенсионером или
чиновника с дворником? Не смешите мою
седую голову, - сквозь слезы улыбался
дед.
И бабка
Зинаида, стоящая возле закапываемой
пьяными мужиками могилы сквозь слёзы
ему отвечала:
- Где
она седина-то у тебя, одна лысина.
А дед
кивая на яму, ей говорил:
- Вон
она – и седина там и лысина вместе с
ней…
Дед
словно подсмотрел мои мимолетные
воспоминания о себе.
- Тут,
Паш, вишь как – два года прошло, а иногда
такая тоска навалит, хучь волком вой.
-
Понимаю, - понимал его я.
- И мать
тоже, вижу мается, да не говорит.
- Прости
ты её, Зинаиду за всё, – пожалел стариков
я.
- А я
не обижаюсь на неё! – вспылил дед. Не
обижаюсь! Чтобы простить, нужно бидеться
сперва. А не обиделся. Потому что она
- в праве. Вот. А я не прав и получаю по
заслугам. Пон..?
Внезапно
из-за двери подъезда выглянула улыбающаяся
бабка Зинаида в одном халате.
- Иди
уж, нехристь! – приказала деду. - Я что,
по сту раз буду звать, а? Шчи-то стынут!
- А ты
разве звала? – развел руками дед. И,
поколебавшись малость, пошёл покорно
домой.
А бабка
Зинаида подошла ко мне, поёживаясь,
вздохнула.
- Так
и живем душа в душу, – поведала.
- Что
ж сделать? – не то, не сё ответил я.
- Така
любовь, и он без меня погибнет, и мне без
него тошно.
Я
головой кивал, улыбался, соглашался.
- Не
много осталось-то нам, дотянем как нибудь
до могилки, – и сентементальность
сменила поучением. - По мне бы – сечь
нужно всех от мала до велика. И в школе,
и дома. Распустились все!
- Все,
– кивал я участливо.
- Во-во!
Пьянь и наркоманы. Да разврат всюду,
куда не посмотреть. А упреже властных
сечь. Они, нехристи, народ губят и девок
еще смущают красивой жизнию, чтоб не
рожали. Сечь нужно всех! Что для душ одна
польза!
Бабка
совсем похоже замерзла, задрожала и
пошла домой.
И я
постоял немного, закрыв глаза и подставив
физиономию мартовскому ласковому
солнцу. Потом приоткрыл один глаз и
посмотрел на палку бабки Зинаиды, робко
представив, как она, словно аароновский
жезл летит мне по морде отпускать грехи.
Павел Н. Лаптев
Выкса, март 2007
|
